- Внемли мне, - молвил Демон,
возлагая мне руку на голову. - Край, о котором я повествую, - унылый край в
Ливии, на берегах реки Заиры, и нет там ни покоя, ни тишины.
Воды реки
болезненно-шафранового цвета; и они не струятся к морю, но всегда и всегда
вздымаются, бурно и судорожно, под алым оком солнца. На многие мили по обеим
сторонам илистого русла реки тянутся бледные заросли гигантских водяных лилий.
Они вздыхают в безлюдье, и тянут к небу длинные, мертвенные шеи, и вечно кивают
друг другу. И от них исходит неясный ропот, подобный шуму подземных вод. И они
вздыхают.
Но есть граница их владениям
- ужасный, темный, высокий лес. Там, наподобие волн у Гебридских островов,
непрестанно колышется низкий кустарник. Но нет ветра в небесах. И высокие
первобытные деревья вечно качаются с могучим шумом и грохотом. И с их уходящих
ввысь вершин постоянно, одна за другою, надают капли росы. И у корней
извиваются в непокойной дремоте странные ядовитые цветы. И над головою, громко
гудя, вечно стремятся на запад серые тучи, пока не перекатятся, подобно
водопаду, за огненную стену горизонта. Но нет ветра в небесах. И по берегам
реки Заиры нет ни покоя, ни тишины.
Была ночь, и падал дождь; и,
падая, то был дождь, но, упав, то была кровь. И я стоял в трясине среди высоких
лилий, и дождь падал мне на голову - и лилии кивали друг другу и вздыхали в
торжественном запустении.
И мгновенно сквозь
прозрачный мертвенный туман поднялась багровая луна.
И взор мой упал на громадный
серый прибрежный утес, озаренный светом луны. И утес был сер, мертвен, высок, -
и утес был сер. На нем были высечены письмена. И по трясине, поросшей водяными
лилиями, я подошел к самому берегу, дабы прочитать письмена, высеченные на
камне. Но я не мог их постичь. И я возвращался в трясину, когда еще багровей
засияла луна, и я повернулся и вновь посмотрел на утес и на письмена, и
письмена гласили: запустение.
И я посмотрел наверх, и на
краю утеса стоял человек; и я укрылся в водяных лилиях, дабы узнать его
поступки. И человек был высок и величав и завернут от плеч до ступней в тогу
Древнего Рима. И очертания его фигуры были неясны - но лик его был ликом
божества; и ризы ночи, тумана, луны и росы не скрыли черт его лица. И чело его
было высоко от многих дум, и взор его был безумен от многих забот; и в немногих
бороздах его ланит я прочел повествование о скорби, усталости, отвращении к
роду людскому и жажде уединения.
И человек сел на скалу и
склонил голову на руку и смотрел на запустение. Он смотрел на низкий непокойный
кустарник, и на высокие первобытные деревья, и на полные гула небеса, и на
багровую луну. И я затаился в сени водяных лилий и следил за человеком. И
человек дрожал в уединении; но убывала ночь, а он сидел на утесе.
И человек отвел взор от неба
и взглянул на унылую реку Заиру, и на мертвенную желтую воду, и на бледные
легионы водяных лилий. И человек внимал вздохи водяных лилий и ропот, не
умолкавший среди них. И я притаился в моем укрытии и следил за человеком. И
человек дрожал в уединении; но убывала ночь, а он сидел на утесе.
Тогда я спустился в трясину
и направился по воде в глубь зарослей водяных лилий и позвал гиппопотамов,
живущих на островках среди топи. И гиппопотамы услышали мой зов и пришли с
бегемотом к подножью утеса и рычали, громко и устрашающе, под луной. И я
притаился в моем укрытии и следил за человеком. И человек дрожала уединении; но
убывала ночь, а он сидел на утесе.
Тогда я проклял стихии
проклятием буйства; и страшная буря разразилась на небесах, где до того не было
ветра. И небо потемнело от ярости бури - и дождь бил по голове человека - и
река вышла из берегов - и воды ее вспенились от мучений - и водяные лилии
пронзительно кричали - и деревья рушились под натиском ветра - и перекатывался
гром - и низвергалась молния - и утес был сотрясен до основания. И я притаился
в моем укрытии и следил за человеком. И человек дрожал в уединении; но убывала
ночь, а он сидел на утесе.
Тогда я разгневался и
проклял проклятием тишины реку и лилии, ветер и лес, небо и гром и вздохи
водяных лилий. И они стали прокляты и затихли. И луна перестала карабкаться
ввысь по небесной тропе, и гром заглох, и молния не сверкала, и тучи недвижно
повисли, и воды вернулись в берега и застыли, и деревья более не качались, и
водяные лилии не кивали друг другу и не вздыхали, и меж ними не слышался ропот,
не слышалось и тени звука в огромной, бескрайней пустыне. И я взглянул на
письмена утеса и увидел, что они изменились; и они гласили: тишина.
И взор мой упал на лицо
человека, и лицо его было бледно от ужаса. И он поспешно поднял голову и встал
на утесе во весь рост и слушал. Но не было ни звука в огромной бескрайней
пустыне, и письмена на утесе были: тишина. И человек затрепетал и отвернулся и
кинулся прочь, так что я его более не видел".
Да, прекрасные сказания
заключены в томах Волхвов, в окованных железом печальных томах Волхвов. Там,
говорю я, чудесные летописи о Небе и о Земле, и о могучем море, и о Джиннах,
что завладели морем и землей и высоким небом.
Много мудрого таилось и в
речениях Сивилл; и священные, священные слова были услышаны встарь под тусклой
листвой, трепетавшей вокруг Додоны, но, клянусь Аллахом, ту притчу, что поведал
мне Демон, восседая рядом со мною в тени могильного камня, я числю чудеснейшей
всех! И, завершив свой рассказ, Демон снова упал в разверстую могилу и
засмеялся. И я не мог смеяться с Демоном, и он проклял меня, потому что я не
мог смеяться. И рысь, что вечно живет в могиле, вышла и простерлась у ног
Демона и неотрывно смотрела ему в лицо.