Говорят (хотя
слухам и трудно верить), что история эта была рассказана самим Эдуарде, младшим
Нильсеном, во время бдения у гроба Кристиана, старшего брата, умершего
естественной смертью в тысяча восемьсот девяносто каком-то году, в округе
Морон. Но точно известно, что кто-то слышал ее от кого-то той долго не
уходившей ночью, которую коротали за горьким мате, и передал Сантьяго Дабове, а
он мне ее и поведал. Многие годы спустя я снова услышал ее в Турдере, там, где
она приключилась. Вторая версия, несколько более подробная, в целом
соответствовала рассказу Сантьяго - с некоторыми вариациями и отступлениями,
что является делом обычным. Я же пишу эту историю теперь потому, что в ней как
в зеркале видится, если не ошибаюсь, трагическая и ясная суть характера прежних
жителей столичных окрестностей. Постараюсь точно все передать, хотя уже
чувствую, что поддамся литературным соблазнам подчеркивать или расписывать
ненужные частности.
В Турдере их
называли Нильсены. Приходский священник сказал мне, что его предшественник был
удивлен, увидев в доме этих людей потрепанную Библию в черном переплете и с
готическим шрифтом; на последних страницах он заметил помеченные от руки даты и
имена. Это была единственная книга в доме. Беспорядочная хроника Нильсенов,
сгинувшая, как сгинет все. Дом, уже не существующий, был глинобитный, с двумя
патио: главным, вымощенным красной плиткой, и вторым - с земляным полом.
Впрочем, мало кто там бывал. Нильсены охраняли свое одиночество. Спали в скупо
обставленных комнатах на деревянных кроватях. Их отрадой были конь, сбруя, нож
с коротким клинком, буйные гульбища по субботам и веселящее душу спиртное.
Знаю, что были они высоки, с рыжими гривами. Дания или Ирландия, о которых они,
пожалуй, не слыхивали, была в крови этих двух креолов. Округа боялась Рыжих:
возможно, они убили кого-то. Однажды братья плечом к плечу дрались с полицией.
Говорят, младший как-то столкнулся с Хуаном Иберрой и сумел постоять за себя,
что, по мнению людей бывалых, многое значит. Были они и погонщиками, и шкуры
дубили, и скот забивали, а порой и стада клеймили. Знали цену деньгам, только
на крепкие напитки и в играх они не скупились. Об их сородичах никто не
слыхивал, и никто не знал, откуда они сами явились. У них была упряжка быков и
повозка.
Обликом своим они
отличались от коренных обитателей пригорода, некогда давших этому месту дерзкое
имя Баламутный берег. Это и еще то, чего мы не ведаем, объясняет крепкую дружбу
двух братьев. Повздорить с одним означало сделать обоих своими врагами.
Нильсены были
гуляки, но их любовные похождения пока ограничивались чужой подворотней или
публичным домом. Поэтому было немало толков, когда Кристиан привел к себе в дом
Хулиану Бургос. Он, конечно, обзавелся служанкой, но правда и то, что дарил ей
красивые побрякушки и брал с собой на гулянья. На скромные гулянья соседей, где
отбивать чужих девушек не было принято, а в танцах еще находили великую
радость. У Хулианы были миндалевидные глаза и смуглая кожа; достаточно было
взглянуть на нее, как она улыбалась в ответ. В бедном квартале, где труд и
заботы иссушали женщин, она выглядела привлекательной.
Эдуарде вначале
всюду бывал вместе с ними. Потом вдруг отправился в Арресифес - не знаю зачем -
и привез, подобрав по пути, какую-то девушку, но через несколько дней выгнал
ее. Он стал более угрюм, пил один в альмасене, всех избегал. Он влюбился в
женщину Кристиана. Квартал, узнавший об этом, наверное, раньше его самого, ждал
со злорадством, чем кончится тайное соперничество братьев.
Как-то, вернувшись
поздно ночью из питейного заведения, Эдуарде увидел гнедую лошадь Кристиана,
привязанную к столбу под навесом. Старший брат ждал его в патио, одетый
по-праздничному. Женщина вышла и вернулась с мате в руках. Кристиан сказал
Эдуарде:
- Я еду один на
пирушку к Фариасу. Хулиана останется. Если захочешь, пользуйся.
Голос звучал
властно и добро. Эдуарде застыл на месте, глядя в упор на брата, не зная, что
делать. Кристиан встал, простился с Эдуарде, даже не взглянув на Хулиану - она
была вещью, - сел на лошадь и удалился неспешным галопом.
С той самой ночи
они делили ее. Никто толком не знает, как протекала их жизнь в этом постыдном
союзе, нарушавшем благопристойный быт пригорода. Все шло гладко недели три, но
долго так не могло продолжаться. Братья не произносили имени Хулианы, даже
окликая ее, но искали - и находили - поводы для размолвок. Если шел спор о
продаже каких-то шкур, спор был совсем не о шкурах. Кристиан всегда повышал
голос, а Эдуарде отмалчивался. Волей-неволей они ревновали друг друга. Жестокие
нравы предместий не позволяли мужчине признаваться, даже себе самому, что
женщина может в нем вызвать что-то иное, чем просто желание обладать ею, а они
оба влюбились. И это известным образом их унижало.
Как-то вечером на
площади Ломас Эдуарде встретил Хуана Иберру, и тот поздравил его с красоткой,
которую ему удалось отбить. Думаю, именно тогда Эдуарде его и отделал. Никто
при нем не мог насмехаться над Кристианом.
Женщина служила
обоим с животной покорностью, но не могла скрыть того, что отдает предпочтение
младшему, который не отверг своей доли, но и не первым завел этот порядок в
доме.
Однажды Хулиане
велели поставить два стула в главном патио и не появляться там - братьям надо
было поговорить. Она долго ждала конца разговора и прилегла отдохнуть на время
сиесты, но ее скоро окликнули. И приказали сложить в мешок все ее вещи, даже
стеклянные четки и крестик, оставленный матерью. Без всяких объяснений ее
усадили в повозку и отправились в путь, безмолвный и тягостный. Дождь испортил
дорогу, и только к пяти утра они добрались до Морона. Там они продали ее
хозяйке публичного дома. Сделку заключили на месте, Кристиан взял деньги и
половину отдал младшему брату.
В Турдере
Нильсены, выбравшись наконец из трясины любви (становившейся их погибелью),
пожелали вернуться к своей прежней жизни мужчин в окружении мужчин. И снова
принялись за драки, попойки и ссоры. Может быть, иной раз они и верили в свое
спасение, но нередко бывали - каждый по своим делам - в неоправданных или
вполне оправданных отлучках. Незадолго до Нового года младший сказал, что ему
надо в Буэнос-Айрес. А Кристиан отправился в Морон, и под навесом
достопамятного дома увидел солового коня Эдуарде. Вошел. Там сидел младший
брат, ожидая очереди. Видимо, Кристиан сказал ему:
- Если так будет
впредь, мы загоним коней. Лучше пусть она будет у нас под рукой.
Поговорив с
хозяйкой, вытащил из-за пояса деньги, и братья забрали ее с собой. Хулиана
поехала с Кристианом. Эдуарде пришпорил солового, чтобы на них не смотреть.
Все вернулись к
тому, о чем уже говорилось. Мерзкое решение проблемы не послужило выходом, оба
унизились до взаимного обмана. Каин бродил совсем рядом, но привязанность
братьев Нильсен друг к другу была велика - кто знает, какие трудности и
опасности они одолели вместе! - и отныне оба предпочитали вымещать свою злость
на других. На чужих, на собаках, на Хулиане, внесшей разлад.
Месяц март шел к
концу, но жара не спадала. В воскресенье (по воскресеньям люди рано расходятся
по домам) Эдуарде, вернувшись из альмасена, увидел, что Кристиан запрягает
быков. Кристиан сказал ему:
- Пойди-ка сюда.
Надо отвезти несколько шкур для Пардо. Я уже нагрузил. Ехать легче в прохладное
время.
Торговый склад
Пардо, мне кажется, был дальше к Югу. Они ехали по дороге Лас-Тропас, а потом
взяли в сторону. К ночи степь все шире распластывалась перед ними.
Они ехали мимо
болота с осокой. Кристиан бросил тлевшую сигарету и спокойно сказал:
- Теперь за
работу, брат. Нам потом помогут стервятники. Я сегодня ее убил. Пусть останется
здесь со своими вещами. Больше вреда от нее не будет.
И они обнялись,
чуть не плача. Теперь их связывала еще одна нить: женщина, с болью принесенная
в жертву, и необходимость забыть ее.